Выжившим [litres] - Евгения Мелемина

– Она не разбирается, что на них нарисовано, – отмахнулся Томми. – Главное, чтобы была приличного цвета.

Кит не был бог весть каким шутником, но надеялся, что обстановка хоть немного разрядится. Не вышло – Томми сосредоточен и расстроен. То и дело касается лба кончиками пальцев, словно проверяя, на месте ли голова.

– Ладно, – сменил тон Кит, – чего ты боишься?

– Ты сам знаешь, – помедлив, ответил Томми. – Нехорошие парни попадают в ад. Им даже не позволят потоптаться в предбаннике или помахать господу ручкой из-за раскаленной решетки. Дьявол будет тысячелетиями топтать мне яйца, и все зубы будут болеть хором, и ни одного перекура – на всю чертову вечность вперед.

– Ты в это правда веришь?

– Верю, – сказал Томми, – я так воспитан…

– Если так, то я буду там где-то поблизости.

– Нет, – покачал головой Томми. – Пытки так пытки. Не будет ни одного просвета.

Он поднял голову, искоса посмотрел на Кита, и Кит сдался:

– Я сказал так потому, что не верю в ад и прочую херню.

Томми отвел глаза.

– Обиделся? – спросил Кит.

– Нет. Ты говоришь, что тебе на меня насрать, но хочешь застолбить со мной местечко в аду – это больше, чем мечта, черт… Я счастлив, как тот парень, который хотел, чтобы его расчленили и съели.

Кит вздохнул, покачал головой.

– Ну ты даешь, – сказал он. – Митфорд, я распинаюсь тут с тобой, как могу, и без толку. Как ты умудрился все так вывернуть? Ты иногда хуже, чем мужик-бифштекс, тот хотя бы понимал, что ему нужно.

– Я тоже знаю, что мне нужно, – отозвался Томми. – Но меня пугает ад.

– Хорошо, – сдался Кит. – А если по твоей милости отправится в ад какой-нибудь придурок, ты не будешь переживать?

– Нет.

– Избирательно.

Томми хмыкнул.

– Ты не представляешь, как я их всех ненавижу, – сказал он. – Раньше мне не приходило в голову, насколько все вокруг отвратительно. Любое мое слово, любой мой поступок – капля крови, растворенная в бассейне с акулами. Они питаются падалью, Кит, и мне очень хочется хоть раз накормить их дерьмом.

– Окей, – ответил Кит. – Как скажешь. Я все подготовил, но есть пара заданий и для тебя…

* * *

Школа «Хилл» начинала учебный год седьмого сентября. Утром седьмого сентября Берт Моран, тяжело дыша, пытался втиснуться в джинсы. Эти джинсы, единственные без разрезов и нашивок, он спокойно носил еще три месяца назад, и вот проблема: теперь в них невозможно поместиться.

Моран похлопал ладонью по животу, выпуклому, как диванный валик, и с грустью подумал, что если бы капитаном команды остался Кит Хогарт, этого не случилось бы. Хогарт гонял бы их все лето, и Моран тоже собирался устраивать ежедневные тренировки, но то ленился, то забывал… и вот результат.

Пришлось надевать драные, пожелтевшие джинсы, протертые на заднице. Потертости Моран попытался замаскировать черной рубашкой навыпуск. Застегнул последнюю пуговицу, повернулся – нормально.

Он вышел из дома, полный уверенности в том, что с завтрашнего же дня начнет усердные тренировки и, пожалуй, попросит у матери новые джинсы.

Анхела Бакнер спешно дошивала подол свадебного платья. На каждый миллиметр шва приходилась крошечная искусственная жемчужинка. Их оставалось еще штук пятьдесят, а Моника выходит замуж уже завтра, так что Анхела не теряла ни минуты. Заколов челку обычной заколкой-невидимкой, она старательно сажала жемчужинки на иголку и аккуратно протягивала нить сквозь воздушную ткань.

Такого платья не было ни у одной невесты – настоящая ручная работа, на создание которой Анхела потратила все лето.

В городе не было свадебного салона, и Анхела, наклоняясь над своим произведением, затаенно улыбалась – именно она откроет здесь свадебный салон.

К черту колледж, у родителей все равно не хватит денег на ее обучение, а шить она научилась раньше, чем читать. Вот они, красавицы фарфоровые куклы, в пышных викторианских платьях, вот ее альбомы, каждый лист которых проложен папиросной бумагой, и на каждом – эскиз, вызывающий восторг у любой женщины.

«Свадебный салон Анхелы», вот как будет называться ее магазин. Или просто «Анхела», чтобы весь город знал ее имя.

Закрепив последнюю жемчужинку, Анхела поправила складки собственного шелкового белого платья (именно такое надето на Мерлин Монро на самой известной ее фотографии), и сбежала вниз по лестнице навстречу уже яркому сентябрьскому солнцу.

Карла Нобл начала день с ментоловой сигаретки, выкуренной на кухне вместе с матерью. Миссис Нобл быстро смирилась с курением дочери, и даже с видимым удовольствием составляла ей компанию за чашкой кофе и утренней затяжкой.

Миссис Нобл разглядела, что ее дочь повзрослела, и стремилась быть ей подругой, а не суровым цербером, охраняющим от всех подростковых заскоков. Ей думалось, что лучше уж так – под ее контролем, чем тайком, но напоказ всему городу. Нужно знать, чем занимается твой ребенок, иначе найдутся те, кто начнет обвинять за спиной.

Карла затушила сигарету, обняла мать и прикрыла глаза, демонстрируя переливающиеся на веках белым серебром новые тени.

– Красавица, – сказала миссис Нобл, и Карла подмигнула ей, улыбаясь.

После ее ухода миссис Нобл налила себе вторую чашечку кофе и сидела, смакуя каждый глоток и думая о том, что у Карлы есть все шансы прожить жизнь иначе и исправить все ошибки своей матери.

Макс Айви проснулся с головной болью. Виски сдавливало, в горле стоял ком. Легкие мигрени, преследующие его с начальной школы, превратились в большую проблему. Десятки врачей и невразумительных диагнозов проблему не решили. В зеркале отразилось бледное лицо с запавшими глазами.

– Оставайся дома, – вынесла вердикт миссис Айви, располагающая на лице кусочки клубники, киви и огурца.

Макс поморщился от вида этого салата. Его затошнило еще сильнее.

– Первый день, – сказал он. – Дай мне пару таблеток, и я пойду.

– Полка под бронзовыми статуэтками, белая сумочка, – сказала миссис Айви, и Макс выпотрошил белую сумочку из мягкой прохладной кожи, разжевал таблетки и с трудом проглотил.

Резь в глазах усилилась, но тошнота быстро сошла на нет. Макс понадеялся на то, что свежий воздух исправит положение окончательно, и ушел, хлопнув дверью – в приступах мигрени он был крайне раздражителен.

Айлин Белл не смогла позавтракать. На кухне сидел отец, мрачный, как туча, и распространял отвратительный запах перегара. Он не мог есть, но пил воду – стакан за стаканом. Айлин попыталась взять пачку вафель, но мистер Белл схватил ее за руку и оставил два великолепных черных отпечатка на белом незагорелом плече.

– Хватит жрать, – сурово сказал мистер Белл. – Это мой дом, это мои деньги. Хватит меня обжирать, чертовы потаскухи.

Айлин положила вафли назад и тихонько удалилась. Она поднялась к себе,